—Сара,— задумчиво сказал Гриша,— бери табурет

и садись у окна, я буду писать с тебя портрет.

 — Гриша! У тебя что начинается рассеянный

склероз,— удивилась Сара,— как я помню, за свою

жизнь кроме "точка, точка, запятая, минус — ро-

жица кривая", ты ничего нарисовать не умел.

 — Женщина!— ты, наверное, забыла где живешь. У

нас по религии изображать человеческое лицо зап-

рещено. Так что рисовать я тебя буду в абстракт-

ной манере.

 — И на что я буду похожа в этой "манере",— по-

интересовалась Сара.

 — На свою маму,— усмехнулся Гриша,— посмотри

на её лицо сейчас — чистейший абстракционизм.

Из своей комнаты на кресле каталке выехала Ма-

рия Львовна, мать Сары. Ей 94 года, она почти

ничего не видит, но слышит как локатор.

 — Я тебя предупреждала,— сказала она дочери,-

не выходи замуж за этого шаромыжника. Смотри,

мое лицо ему не нравится. А сам ты когда в пос-

ледний раз в зеркало смотрел,— это уже к Грише,-

в прошлом году. То-то я смотрю оно трнеснуло. Не

выдержало твоей красоты.

 — О чем вы говорите?!— возмущенно вклинилась в

разговор Гришина мама Роза Соломоновна.— Он у

меня очень красивый мальчик. Весь в покойного

отца.

 — Ага,— ехидно зашевелилась в каталке Мария

Львовна,— писаный красавец был. Помню, когда они

шеренгой стояли на плацу, капитан вечно кричал:

 — Шмулензон! Вы опять забыли снять противо-

газ.

Гриша понял, что ели он сейчас не вмешается,

начнется вторая Куликовская битва. И он примири-

тельно сказал:

 — Евреи,ша! Не хотите, не надо! Бог с вами. Я

напишу автопортрет, назло вам всем.

 — С этого надо было и начинать,— оставила за

собой последнее слово Сара.— А теперь прошу всех

к столу, включая новоиспеченного художника. Пора

обедать.